О чем молчит Канарейка (продолжение)

Нынешней молодежи трудно это понять, а нашему поколению все-таки пришлось встретиться с такой проблемой во время перестройки. Но собирали не только продукты. Чуваши всегда славились своими национальными нарядами, в которые входят тухъя и хушпу — девичьи и женские головные уборы из монист. Именно на тухъю было принято нашивать, по возможности, самые дорогие монеты — серебряные рубли и полтинники. Так вот приходили специальные люди и забирали украшения, серебряные монеты отправляли на переплавку, а затем слитки продавали за рубеж и на вырученные деньги изготавливали танки на ЧТЗ, где во время войны трудился и мой дед Терентий Васильевич Миронов. Некоторые пытались прятать свои украшения и даже закапывали глубоко в землю, но все напрасно, поэтому мало, кому удалось сохранить их до наших дней. Семьи бабушек и дедушек с маминой стороны были зажиточные и, конечно, у них были такие головные уборы, но их семьи, как я уже писала ранее, подверглись раскулачиванию, все у них было отобрано — в память о них не осталось ничего — ни фотографий, ни одной вещицы. Их сослали в Белорецк, где и обрели вечный покой. Я еще застала в детстве и юности ношение таких головных уборов, в основном на свадьбах. Отрадно отметить, что в настоящее время наблюдается особый живой интерес к национальной культуре, в том числе и к одежде, самотканый льняной холст, бисер, краски, использовавшиеся нашими бабушками и прабабушками были настолько ярки, что диву даешься.
Люди, как могли, помогали друг другу. Во время блокады Ленинграда в Канарейку привезли эвакуированных, в основном женщин и детей. Мама рассказывала, что женщины были в очень красивых платьях. Каждый день приходили похоронки, плач в деревне не прекращался ни днем, ни ночью. В одной семье погибли все дети — все сыновья, а потом пришла похоронка и на мужа. Женщина стала сходить с ума, бродила по Канарейке, причитая и воя, сельчанки решили не оставлять ее ни на минуту и буквально выходили. Мама всю жизнь вспоминала трактористку, которая всю войну работала без отдыха круглосуточно. Чувашские женщины, как и большинство россиянок, славятся своим особым трудолюбием и терпением. Сказывается, наверное, то, что у чувашей, у одних из немногих, в старинные времена был матриархат, женщина была воительница, ее даже хоронили с копьем — и это, я думаю, передалось по генам, не зря ведь чувашская женщина и в наши дни сильна и телом, и духом, часто берет на себя ответственность — в этом я убедилась, плетя маскировочные сети у нас в Михайловке.
Мужчин в деревне практически не осталось, их заменили 12—17-летние мальчишки. Одним из них был Ананий — Анашка, мамин ровесник, тоже 1928 года рождения. Он был младшим в многодетной семье. Отец их отличался резкостью суждений и вспыльчивостью, видимо, это и стало причиной того, что однажды ночью в их дом пришли люди из НКВД и забрали родителей. Вероятно, он сказал что-то непозволительное в адрес Сталина. В Канарейке, как и повсюду в те времена, были доносчики, особенно зверствовал Михайла, который отличался жестокостью, и его все боялись. После войны он исчез из деревни, а вместе с ним и семья и все его родственники, видимо, боялись расправы. Анашка жил с родителями, братья и сестры были уже пристроены, все они уехали из Канарейки, в деревне оставалась только замужняя сестра. Прошла неделя, никто после той ночи не видел Анания, он не появлялся на улице, а люди боялись заходить в дома «врагов народа», и как-то бабушка сказала маме: «Иди-ка сходи к Ананию, не видно его что-то». Когда мама вошла в дом, она увидела страшную картину — Ананий лежал на кровати, весь распухший до неузнаваемости, по его животу ползали черви. Он мог что-то еще говорить шепотом, все бросились его кормить, но ничто уже не могло спасти его. По маминым словам, НКВДшники, уходя, проткнули его штыком. Но в официальной справке значится: «Умер от голода». Это был 1942 год. Нельзя, конечно, никого осуждать, но мама в смерти Анания винила также и его сестру. Она всю жизнь плакала, рассказывая о нем, а вместе с ней плакали и мы. В другой семье отец погиб на фронте, на руках у женщины остались четверо детей, самой старшей Антонине было 12 лет. Мать сильно заболела, ее увезли в Бижбуляк. Вскоре ее не стало. Тетя Антонина, сама еще ребенок, вырастила сестру, а остальных детей определили в детские дома.
По маминым рассказам, во время войны праздники не отмечали, но песни пели, прекрасные старинные чувашские песни, которых мама знала великое множество, и даже ставили спектакли, так, маме запомнилась постановка спектакля по поэме
К.В. Иванова «Нарспи». Видимо, это гастролировал по району Бижбулякский чувашский колхозно-совхозный народный театр, который прекратил свою работу осенью 1941 года в связи с уходом большинства актеров на войну. Хотя это мог быть и один из местных театров, которые становились все более популярными. Декорации, костюмы, фотографии спектаклей тех времен, может быть, еще сохранились в каких-то сельских клубах?
Мама рассказывала, с каким нетерпением и волнением они ждали сводок с фронта, с замиранием сердца слушали голос Левитана, радовались каждой нашей победе. В феврале 1945 года на фронт ушли трое маминых друзей, им едва исполнилось по восемнадцать лет. Устроили проводы. Война приближалась к концу, и они с юношеским задором и оптимизмом говорили: «Вот пойдем на войну, разгромим врагов и вернемся с победой». Но ни один из них не вернулся домой — первая похоронка пришла, когда один из них заболел менингитом и скончался в поезде, так и не доехав до фронта, второй погиб в Европе, а третий пропал без вести. Не суждено им было ни обзавестись семьей, ни родить детей, ни осуществить свои мечты, так и остались в памяти мальчишками. И сколько матерей осталось без сыновей, девушек — без женихов, а сколько осталось вдов и сирот! Я думаю, что последствия войны ощущаются и поныне, ведь количество женщин в России намного превышает количество мужчин, вот за что еще должна была бы ответить Германия, а не только за разрушения и 27 миллионов унесенных жизней.
Мама вспоминала 9 Мая 1945 года — День Победы, день, когда объявили об окончании войны. Все просто рыдали — и взрослые, и дети. Действительно, это была «радость со слезами на глазах». Снова возвращались с войны солдаты, но в Канарейку практически никто не вернулся. Снова все тяготы по восстановлению хозяйства легли на женщин, стариков и детей.
После войны мама продолжила учебу в школе, а затем поступила в Белебеевское педучилище. Мои родители прожили достойную жизнь — они всю жизнь трудились. Папа, Борис Федорович Луговцов, до последнего дня работал в сельском хозяйстве — сначала в Кош-Елгинском, а затем в Ново-Михайловском совхозе. Мама проработала много лет в водоканале. Ей был присвоен социальный статус «Труженик тыла», она была награждена медалями «Ветеран труда», «Мать-героиня», а также юбилейными медалями к 50, 60, 65, 70, 75- летию Победы в Великой Отечественной войне. У папы тоже есть медаль «За освоение целинных земель». Они вырастили и воспитали пятерых детей — трое из нас получили высшее образование, а двое — среднее специальное. Папа ушел рано, во время перестройки, не дожив до пенсии два месяца, а мамы не стало в декабре 2023 года в возрасте 95 лет. Когда началась перестройка, начали обесценивать жизнь этого поколения, забывая, что именно это поколение ценой своей жизни спасло человечество от фашистской чумы. Мы должны сделать все, чтобы никогда не произошла реабилитация Гитлера и всех его приспешников, как это пытаются сделать сейчас на западе. Пытаются, но «Бессмертный полк» идет по всей планете, и с каждым годом к нему присоединяется все большее количество людей.
После войны население Канарейки стало катастрофически падать, и к началу перестройки в деревне проживали 30 человек. Надо заметить, что население исчезло еще в советское время, а не во время перестройки, как это принято думать. А в прошлом 2024 году не стало последней жительницы деревни Канарейка тети Людмилы, супруги моего дяди Петра Миронова. Конечно, можно назвать много причин исчезновения таких деревень, одна из которых то, что во времена Хрущева стали проводить политику оптимизации, вследствие чего к маленьким населенным пунктам перестали подводить электричество, не строили дорог, закрывали школы и медпункты. Конечно, сказалось и это, но мое глубокое убеждение, что основную роль все-таки сыграл человеческий фактор, а именно то, что мужская половина практически вся погибла на войне и маленькой деревне стало труднее выживать, ведь, как и во время войны, восстанавливать хозяйство пришлось вновь старикам, женщинам и детям, то есть деревня так и не смогла, я думаю, восстановиться именно из-за войны.
Мама была прекрасной рассказчицей, в ее плохо видящих прекрасных глазах появлялся блеск, лицо молодело, она то улыбалась, то тихонечко смеялась, то сидела, задумавшись, то на глазах ее появлялись слезы, когда вспоминала события минувших дней. Да, много было страшного, печального, трагического в жизни наших родителей, но много было и радостных светлых дней. Пользуясь случаем, я хотела бы обратиться к юным читателям — находите время и слушайте рассказы своих мам и пап, бабушек и дедушек, ведь история каждой отдельно взятой семьи бесценна, ее надо беречь и приумножать.
Когда попадаю в Канарейку, правда, больше по печальным событиям, я хожу по ее единственной улице, вижу старые клены — там когда-то была начальная школа с единственной учительницей Ниной Григорьевной, в конце деревни останки когда-то бывшей фермы, и в памяти всплывают милые лица юных доярок, возвращающихся с вечерней дойки. И смех звенит далеко-далеко в напоенном разнотравьем воздухе. Почему-то в настоящее время редко услышишь такой заразительный смех. А вот речка, некогда полноводная, где купали лошадей, она так и не восстановилась после добычи нефти в наших краях, но вода все-таки есть, и есть надежда, что здесь когда-нибудь снова будет полная вода, ведь природа имеет свойство возрождаться.
Деревню Канарейку не видно с дороги, она как будто бы застенчиво прячется среди холмов, лесов и полей, но величие этой деревни нельзя переоценить, в деревне остался один единственный дом — дом моих предков, и я благодарна Мироновым, моим двоюродным братьям и сестрам, которые ухаживают за домом. И я верю в возрождение наших деревень — настанет время, здесь снова зазвенит детский смех, зазвучат песни и неторопливые разговоры о жизни, обо всем, что есть ценного в этом мире, о том, что было, что есть и что будет. А пока? Пока молчит Канарейка.
P.S. Уважаемые читатели, прошу прощения, если есть какое-либо искажение фактов, но я попыталась воссоздать картины того времени по воспоминаниям моей мамы и по моему восприятию тех воспоминаний.
Светлана ЛУГОВЦОВА,
с. Михайловка.